На пиджаке — медали в ряд
Подхожу к КЦ «Луч», где была назначена встреча с ветераном Великой Отечественной войны Александром Ивановичем Кузнецовым, и ищу глазами человека, который живет на белом свете почти 90 лет. Но на крыльце стоит лишь немолодой мужчина. «Наверное, ждет внучку с кружка», — мигом заключаю я и пробегаю мимо. Но он меня окликает:
— Девушка, постойте, вы не из газеты? А где остальные, с аппаратурой?
Я все понимаю и удивляюсь: неужели это он?
Командир в 17 лет
По дороге я думала: какие вопросы задать? Интересно бы про взятие Берлина и про судьбы военных корреспондентов. Остальные были записаны на бумажке, оставшейся в кармане пальто.
Но спрашивать ни о чем не пришлось. Ветеран говорил о войне сам, вспоминая все до мельчайших деталей. Мои вопросы только мешали бы. Да и не смогла бы я их задать в этом состоянии завороженности. Боялась только, как бы ничего не упустить.
— А в семнадцать лет был я уже курсантом минометного училища. Это знаете, город Муром, совсем недалеко от Москвы. Вот так вот. В мине ведь самое главное — прицел. Поворот. Расчеты. Нужно рассчитывать, как она полетит и повернется. В семнадцать лет и девять месяцев стал командиром минометного расчета и младшим сержантом. Направили нас в Смоленск, воинские части там сплошь в лесу.
Я ожидала, что он сразу начнет о том, сколько народу полегло на этой войне, или о том, как ждали солдат в тылу, что-нибудь в духе симоновского «Жди меня, и я вернусь». Но рассказ простой и бесхитростный, без лозунгов и нравоучений. Изредка слышится в его голосе тоска. И солдат постоянно иронизирует над собой… молодым:
— Сам я из Холмогорского района. Так вот, когда нас, молодых ребят, все двадцать пятого — двадцать четвертого года рождения, направили на службу, жили мы в здании общежития АЛТИ, в Архангельске. У меня в этом городе родня, бабушка. А нам говорят: никуда не выходить, через три дня поедем. Так и жили.
Потомок Ломоносова
Но сначала была база, где он работал, распределяя продукты по арктическим станциям, и разбитые во время перекатывания бревен сапоги.
— А ведь я потомок Ломоносова.
Он объясняет, кто кому и кем приходится, потом рассказывает, что с отличием окончил восемь классов Холмогорской школы.
— Ну и после восьмого класса летом дядя сманил меня работать на базу, где продукты по арктическим станциям распределяли. Я был там самый маленький, но меня уважали, прислушивались. Может, потому, что работу свою хорошо выполнял, подписывал, что и на какую станцию отправить.
На ночь нам палатки ставили. Ух, и комарья на той базе было летом. Никакого спасения.
А когда война началась, — ветеран продолжает говорить, не делая перед словом «война» паузы, не меняя голоса, будто ничего и не случилось тогда, в 1941-м, — мы эту зону еще и маскировали.
А у меня еще одна работа была, я бревна катал. Пошел туда, а там никаких документов не потребовали. Восемь классов окончил? Окончил. Значит, все, ты наш работник. Одеваться и жить мне надо было тогда на что-то. В разбитых сапогах ходил, а костюм у меня весь изодрался на работах. Вот оттуда я сразу в военкомат и пошел, в семнадцать лет и три месяца. Так что вот, течет во мне кровь великого предка, — смеется он.
Так просто, словно не через ад прошел
Он дошел до Берлина, как и положено, расписался на Рейхстаге. Но до Германии был долгий путь — от смоленских лесов.
— В Берлине было опасно даже после Победы. Немцы могли по улице расхаживать в гражданском, а под полой пиджака — пистолет…
Ему было интересно вглядываться в лица капитулировавших немцев.
— Когда мы, победители, мимо них проходили, одни смотрели в небо, словно молились, другие опускали глаза вниз, а кто-то глядел прямо на нас. Как на равных.
Потом ветеран отвлекся на историю о переговорах с немцами, которые были еще задолго до Победы. Рассказал, как ликвидировал вражескую точку с пулеметами, которые не давали пройти. Потом он перевел разговор на еду, на консервы, которых так не хватало. И все так просто, словно не через ад прошел, словно только так и можно было. А на пиджаке ветерана — медали в ряд.
И я понимаю: передо мной человек, который на войну пошел не потому, что «надо», что «призвали», а потому что это был долг его сердца. Истинный долг.
— Девушка, постойте, вы не из газеты? А где остальные, с аппаратурой?
Я все понимаю и удивляюсь: неужели это он?
Командир в 17 лет
По дороге я думала: какие вопросы задать? Интересно бы про взятие Берлина и про судьбы военных корреспондентов. Остальные были записаны на бумажке, оставшейся в кармане пальто.
Но спрашивать ни о чем не пришлось. Ветеран говорил о войне сам, вспоминая все до мельчайших деталей. Мои вопросы только мешали бы. Да и не смогла бы я их задать в этом состоянии завороженности. Боялась только, как бы ничего не упустить.
— А в семнадцать лет был я уже курсантом минометного училища. Это знаете, город Муром, совсем недалеко от Москвы. Вот так вот. В мине ведь самое главное — прицел. Поворот. Расчеты. Нужно рассчитывать, как она полетит и повернется. В семнадцать лет и девять месяцев стал командиром минометного расчета и младшим сержантом. Направили нас в Смоленск, воинские части там сплошь в лесу.
Я ожидала, что он сразу начнет о том, сколько народу полегло на этой войне, или о том, как ждали солдат в тылу, что-нибудь в духе симоновского «Жди меня, и я вернусь». Но рассказ простой и бесхитростный, без лозунгов и нравоучений. Изредка слышится в его голосе тоска. И солдат постоянно иронизирует над собой… молодым:
— Сам я из Холмогорского района. Так вот, когда нас, молодых ребят, все двадцать пятого — двадцать четвертого года рождения, направили на службу, жили мы в здании общежития АЛТИ, в Архангельске. У меня в этом городе родня, бабушка. А нам говорят: никуда не выходить, через три дня поедем. Так и жили.
Потомок Ломоносова
Но сначала была база, где он работал, распределяя продукты по арктическим станциям, и разбитые во время перекатывания бревен сапоги.
— А ведь я потомок Ломоносова.
Он объясняет, кто кому и кем приходится, потом рассказывает, что с отличием окончил восемь классов Холмогорской школы.
— Ну и после восьмого класса летом дядя сманил меня работать на базу, где продукты по арктическим станциям распределяли. Я был там самый маленький, но меня уважали, прислушивались. Может, потому, что работу свою хорошо выполнял, подписывал, что и на какую станцию отправить.
На ночь нам палатки ставили. Ух, и комарья на той базе было летом. Никакого спасения.
А когда война началась, — ветеран продолжает говорить, не делая перед словом «война» паузы, не меняя голоса, будто ничего и не случилось тогда, в 1941-м, — мы эту зону еще и маскировали.
А у меня еще одна работа была, я бревна катал. Пошел туда, а там никаких документов не потребовали. Восемь классов окончил? Окончил. Значит, все, ты наш работник. Одеваться и жить мне надо было тогда на что-то. В разбитых сапогах ходил, а костюм у меня весь изодрался на работах. Вот оттуда я сразу в военкомат и пошел, в семнадцать лет и три месяца. Так что вот, течет во мне кровь великого предка, — смеется он.
Так просто, словно не через ад прошел
Он дошел до Берлина, как и положено, расписался на Рейхстаге. Но до Германии был долгий путь — от смоленских лесов.
— В Берлине было опасно даже после Победы. Немцы могли по улице расхаживать в гражданском, а под полой пиджака — пистолет…
Ему было интересно вглядываться в лица капитулировавших немцев.
— Когда мы, победители, мимо них проходили, одни смотрели в небо, словно молились, другие опускали глаза вниз, а кто-то глядел прямо на нас. Как на равных.
Потом ветеран отвлекся на историю о переговорах с немцами, которые были еще задолго до Победы. Рассказал, как ликвидировал вражескую точку с пулеметами, которые не давали пройти. Потом он перевел разговор на еду, на консервы, которых так не хватало. И все так просто, словно не через ад прошел, словно только так и можно было. А на пиджаке ветерана — медали в ряд.
И я понимаю: передо мной человек, который на войну пошел не потому, что «надо», что «призвали», а потому что это был долг его сердца. Истинный долг.
