6 августа 2021

Сергей Самодов: «Директор должен говорить с творцами на одном языке»

Архангельский театр драмы вошел в лонг-лист премии «Звезда театрала», где он представлен сразу в двух номинациях. Претендентом на награду «Лучший директор» стал Сергей Самодов, а лучшим социальным проектом может стать инклюзивный спектакль «Питер Пэн» театра и благотворительной организации «Время добра». Мы поговорили с Сергеем Самодовым о важности премий для региональных театров, нюансах работы директора и реализации творческих идей.

Сергей Самодов: «Директор должен говорить с творцами на одном языке»

– Это была ваша инициатива заявить театр на конкурс?

– Нет, голосуют и заявки направляют непосредственно зрители, а дальше уже оргкомитет их отбирает по количеству голосов. Единственное, что мы сделали в этот раз, – дали информацию людям, что есть такая премия, что сам театр не может туда заявляться, но если им интересно то, чем мы занимаемся, и они бы хотели, чтобы их мнение учитывалось, то можно принимать участие.

– В чем цель участия в этом конкурсе?

– Как любой конкурс, премия – это признание, мотивация. Мы понимаем, что не зря занимаемся своей работой, трудимся.

– Насколько важно это для регионального театра?

– Нужно всеми силами показывать, что являешься частью одной театральной экосистемы. У нас более шестисот театров по России, не включая независимые. Если взять в расчет еще их, то, может быть, театров будет уже около тысячи. Среди всех этих театров нужно заявлять о себе. А как заявлять? Не только гастролями и крупными проектами. Это помогают делать фестивали, премии, форумы.

– В этом году исполнилось пять лет с тех пор, как вы стали директором Архангельского театра драмы. Какие цели вы для себя ставили в начале работы?

– Самая главная цель – устойчивое финансовое состояние театра, потому что он был в долгах как в шелках. На любой шаг, на любую инициативу развития театра всегда был ответ: «У нас нет денег – мы в долгах». Вторая задача была сделать наш театр одним из ведущих региональных театров страны. А это значит постоянное участие в фестивалях, лонг-листы, премии, приезд к нам критиков и продюсеров для обмена опытом. То есть создание культурного яблочного пирога, точки кипения в творческом смысле слова. Вроде как удалось все, а остальное – такие мелочи.

– Как вы принимаете решение, какие спектакли хотели бы привезти в Архангельск?

– Во-первых, если я понимаю, что спектакль хороший. Сложно иногда многое называть театром, спектаклем. Это скорее некое художественное высказывание. Я коллегам говорю, что мы пока, наверное, не нашли тот понятийный аппарат, многое не можем еще назвать и все время называем это новой формой театра. Но необязательно называть все новой формой театра, для того чтобы показать, что это хорошо. Это может быть талантливым и ценностным художественным высказыванием, не будучи формой театра. Могут быть какие-то театральные принципы приняты, использованы, но это уже не театр – это что-то другое.

Для театра, как говорил Аристотель, нужно, чтобы один человек играл роль другого и чтобы кто-то это видел. Вот и вся суть театра. Другое дело, что здесь больше перформанса, художественного воплощения. Где музей, где экспозиция, где перформанс, где художественное произведение, где театр. Это скорее всего смесь.

Нам, наверное, нужно говорить о новом понятийном аппарате, иначе мы просто каждый год будем говорить о новой форме театра, которая якобы убивает старую форму, хотя на самом деле это все обогащение. Такое обогащение приемов пошло еще со времен Чехова, когда театр изменился. Был театр Щепкина, потом театр Станиславского, потом были Мейерхольд, Вахтангов, Таиров, а там еще и дадаисты пришли, и футуристы, и все прочее. Это все театр, и каждая форма театра норовит сказать, что она такая прогрессивная, что сейчас убьет все старое и на этой форме взрастет, а на самом деле оно обогащает. И  более того, становится гумусом для следующей формы.

Наверное, я могу сказать, что за пять лет знаю зрителя, который у нас есть. Знаю, чего он хочет и что уже способен понять. Зритель ведь тоже развивается, умнеет, мы ему помогаем, мы идем вместе с ним. Я понимаю, что зритель уже готов воспринять вот такую форму. И опять-таки чем больше зритель воспринимает различных форм, тем он становится опытнее, тем нам проще с ним потом в дальнейшем взаимодействовать, не идя на какие-то компромиссы, а занимаясь чисто актом искусства.

– Увеличились ли цены на билеты в Архангельском театре драмы в связи с 50-процентной рассадкой?

— Мы оставили цены на предыдущем уровне, несмотря на то что у нас загрузка 50%. Если  и возникает индексация цен, то это плановая история, потому что мы не можем пять лет быть в одной ценовой позиции, ведь идет инфляция, все становится дороже. У нас есть дорожная карта заработных плат, которые должны соответствовать уровню и в которых мы должны обеспечить большой процент из внебюджета. Кроме того, мы делаем декорации из дерева и металла. Цены на них за последний год повысились раза в два.

К примеру, если мы могли сделать «Грозу» за 1,7 миллиона рублей, то «Гамлет» стоил не меньше трех. «Доктор Живаго» будет стоить тоже дорого не оттого, что мы его еще масштабнее будем делать, а потому что металл и дерево подорожали. И производство спектаклей, и содержание здания – все так или иначе обходится нам в копеечку. Мы вынуждены считаться с этим, заниматься расчетами, экономическими обоснованиями дальнейшей индексации цен на билеты, чтобы это было в первую очередь максимально комфортно для зрителей.

– По каким критериям вы оцениваете свою работу как директора?

— Наверное, по количеству успешно выполненных задач. Сначала – по количеству сгенерированных идей. Потом – какое количество идей воплотилось. Дальше я оцениваю по экономическим показателям, конечно же: сколько мы зарабатываем, насколько стали выше, сильнее и так далее.

Я оцениваю по творческим показателям, но не в том плане, что спектакль сделал один режиссер, а я его заслуги хочу присвоить себе. Я оцениваю свои заслуги как человека, который смог продвинуть этот спектакль дальше: как часто этот спектакль показывался на стационаре, сколько на него людей ходит, какие отзывы.

– Какие тогда показатели успешности театра?

– Если в театр ходят, если не достать билета, если каждый спектакль потом обсуждают, даже если он не зашел, если зрители активно принимают участие в жизни театра, потому что театр – это не только спектакли теперь, это очень большая просветительская деятельность. Если между зрителями и театром есть доверие, то это здорово. У нас, я считаю, доверие есть.

Мне бы хотелось, чтобы горожане не разделяли себя на зрителей и незрителей. Мне бы хотелось, чтобы каждый горожанин как-то относил себя к театру. Возможно, он не будет ходить на спектакли, но он так или иначе все равно будет участвовать в другой, может быть околотеатральной деятельности. Кому-то наверняка театр как форма не нуже6н для познания мира.

– Как происходит коммуникация со зрителями?

– В социальных сетях по большей части. Если это адекватно, то я отвечаю на вопросы, комментарии. Есть то, что я принципиально игнорирую, если понимаю, что это троллинг или люди неадекватные, с одними и теми же претензиями. Но с другой стороны, бывает, что заходит человек адекватный, видит под постом кучу негативных комментариев. И среди них должен быть хотя бы один мой, который просто объясняет ситуацию как есть.

– Вы очень активно принимаете участие в культурной жизни нашего города. Как вам удается это сочетать с директорской деятельностью?

– Границы немножко размываются, и это правильно. Сейчас много кроссовер-проектов, в которых появляется мультижанровость. Еще все мы можем друг другу что-то дать. Мы не должны игнорировать, бояться друг друга. Где-то с кем-то мы должны быть конкурентами, но я считаю, что добрая конкуренция – это всегда хорошо.

Мне интересно заниматься чем-то еще, обогащаться, потому что где-то я подсматриваю чисто как профессионал опыт, где-то я подсматриваю с точки зрения чувственности. Я тоже хочу себя интеллектуально наполнять. Я вообще считаю, что директор не должен быть: «я хозяйственник, я занимаюсь трубами». Сейчас так не работает, понимаете?

Директор культурного учреждения должен интеллектуально развиваться, говорить с творцами на одном языке, помогать: где-то их нужно мотивировать, где-то они хотят проверить свои идеи, где-то у тебя появляются идеи, которые у них могут возыметь хороший ответ. Тут без книг, кино, художественных произведений и без участия в читках и других проектах, которые, казалось бы, не связаны с театром, никуда.

– В чем суть проекта культурного хаба, которым вы поделились в своем блоге?

Когда-то Архангельск был транспортным хабом. Пусть вас не смущает слово «хаб», оно из транспортной логистики. Это был такой пункт, где велась торговля, это был портал, куда приходили корабли. Соответственно, здесь покупали что-то у нас и продавали что-то нам. То есть это был такой торговый обмен. Понятно, что в современном мире, когда существуют порты, Интернет, самолеты, сложно говорить о том, чтобы вернуть Архангельску звание транспортного центра России, как это было при Иване Грозном. Нет, такого быть уже не может, как минимум после того, как появился Санкт-Петербург.

С другой стороны, тот накопленный исторический опыт, культурный опыт, который у нас есть, позволяет нам быть не только транспортным коридором, хабом, но и собирать здесь воедино художественные силы. И тут мы переходим к другой идее, что для любой формы, которая привлекает людей из других регионов, стран, должна быть устойчивая модель. И это не тогда, когда ты гонорар заплатил человеку, он выступил со спектаклем и уехал.

Устойчивая модель – это когда человек сюда приезжает, взаимодействует с обществом и что-то оставляет после себя. Это могут быть арт-объект, спектакль или какое-то другое художественное высказывание. Это может быть знание в людях, которые сами потом начинают развивать урбанистику, креативные индустрии и т. д.

Если мы себя позиционируем как культурный хаб, то тогда имеет смысл говорить, что каждый фестиваль у нас должен быть переосмыслен и мы больше внедрялись в формат резиденции. Более того, формат резиденции все-таки менее дорогостоящий, нежели формат фестиваля в чистом виде. От фестивальной жизни мы тоже полностью не уйдем, но вопрос о том, чтобы у нас каждый раз что-то бурлило, тот формат, который и должен дальше работать.

Опять-таки любой иногородний человек, который приезжает сюда и не знает архангельскую, поморскую культуру, потом уезжает уже носителем нашей культуры, говорит: «Там хорошо, приезжайте!» И тогда уже куча туристов начинает приезжать сюда, потому что кто-то, чье мнение для них важно, сказал, что там хорошо.

– Есть ли какие-то первые шаги по реализации этого проекта?

Когда мы начнем обсуждать культурный бренд региона, его культурный код, культурную концепцию, наверное, тогда первые шаги и будут. Пока была просто идея, и в принципе я увидел срез по мнениям людей, которые писали. Большинству идея понравилась.

– Директор Вахтанговского театра Кирилл Крок говорит, что он обслуживает художественного руководителя, главного режиссера и артистов своего театра. Вы согласны с его мнением?

– Я считаю, что это действительно ответственная единица, которая должна свести воедино все желания и возможности, но современный руководитель театра только в этом быть не может. Чтобы быть максимально эффективным помощником, нужно быть интеллектуально развитым. Нельзя быть просто хорошим хозяйственником, который всем выплатит премии и заработные платы. Нужно постоянно себя прокачивать и развиваться.

– Как тогда формируется репертуарная политика театра? Вы с главным режиссером Андреем Тимошенко вместе что-то решаете или только он несет ответственность за творческую деятельность?

– Я отвечаю за финансирование и количество спектаклей, которые мы можем показать в сезон, за количество проектов. Дальше Андрей Николаевич предлагает спектакли, которые можно поставить, исходя из того, что у нас есть новогодняя история, из своих предпочтений с точки зрения развития художественной политики, то, что заменяет спектакли, которые мы списываем. Если уходит комедия, значит, нужно поставить комедию. Допустим, из последнего: не показываем мы сейчас «Миленький ты мой», ушла «Принцесса Турандот». Вместо нее у нас появилась «Собака на сене». Я это называю равнозначной заменой по позиции. То же самое, что «Ханума» – это замена комедии, которой у нас не хватает.

С другой стороны, мы тоже двигаемся, и я полностью поддерживаю мнение Андрея Николаевича, что мы должны составлять серьезный репертуар, который было бы интересно играть артистам. Артисты от спектакля к спектаклю растут, получают новые навыки, знакомятся с новым материалом.

Некоторым ребятам после «Спасти камер-юнкера Пушкина» не хочется играть второсортную комедию положений. Поэтому я полностью поддерживаю, что мы от многих мелодрам отказались. Это было еще до меня, когда Андрей Николаевич только-только приступил к работе, были списаны спектакли «Номер 13», «Слишком женатый таксист», «Папа в паутине», потом у нас ушел спектакль «Примадонны». Да, наверное, это неплохие комедии положений, но когда почти весь репертуар состоит из комедий положений, складывается впечатление, что мы пытаемся заигрывать со зрителем, не особо занимаясь творчеством, а просто хотим, чтобы к нам как можно больше приходило людей.

Наш опыт «Грозы», «Ревизора», «Трех сестер», «Гамлета» показывает, что можно брать серьезный материал и делать его таким же массовым блокбастером в хорошем смысле слова, не бояться этого. Поэтому сейчас у нас «Доктор Живаго», через год мы будем ставить «Чевенгур» Платонова. А еще мы будем ставить помимо «Ханумы» – комедии – «Сто лет одиночества». Мне кажется, это те спектакли, которые формируют основное лицо театра.

К этим спектаклям мы добавляем читки. Одна из последних читок «Семь лет в фейсбуке» была по постам одного человека в фейсбуке. То есть мы читали посты в фейсбуке, не пьесу! И более того — пришло понимание, что это очень хороший спектакль на средний формат.

Полноценный спектакль по постам в фейсбуке – это форма взаимодействия с текстом. Получается, что у нас самое главное мерило, которым и Андрей Николаевич руководствуется, и в принципе я его поддерживаю в этом, — наша репертуарная политика должна быть многообразной, чтобы каждый зритель нашел для себя что-то интересное.

У нас есть русские авторы и иностранные, современные и классические, классические постановки и экспериментальные, лабораторные работы и эскизы, которые потом переходят в полноценные спектакли, и просто спектакли большой формы, которые можно назвать эксцентрическим театром, классическим, психологическим.

Да, в чистом виде психологического театра уже нет, но он все равно присутствует как один из источников, один из принципов, по которым создается любое высказывание в нашем театре. В данном случае это многообразие единства, вот и все.

Кому-то не нравится «Баба Шанель», но есть люди, которые ходят и подпевают хору. Тому, кому не нравится «Баба Шанель», очень нравится «Собака на сене». Кто-то скажет, что не пойдет на «Собаку на сене», потому что это спектакль для отдыха, тот приходит на «Гамлета», «Тараканов», «Загадочное ночное убийство собаки». Наша задача не в том, чтобы мы стали точкой противодействия, заявили, что мы какой-то другой театр, непохожий на все остальные театры.

– Бывало такое, что вы сами предлагаете название, пьесу?

Последний случай, что я сам предложил, – это было из читки «Семь лет в фейсбуке» сделать спектакль. В плане этого еще нет, но мы близки. Еще был случай, когда у нас всплыла экспедиция Вейпрехта–Пайера, книга «Ужасы льдов и мрака» и в целом история Земли Франса-Иосифа.

У меня была идея объединить театр с Арктикой. Как бы мы могли попасть в Арктику? Просто играть спектакль для белых медведей – это была непонятная, очень дорогостоящая и рисковая история, которая вообще не пойми для чего. Но как-то мы с Арктикой должны были завязаться: быть в Арктике, попасть в Арктику и что-то сделать. И тут Андрей Гогун сказал, что нашел замечательную книгу. Причем она трехлинейная: там разворачивается сразу три сюжета одновременно про экспедицию Вейпрехта–Пайера, историю Мадзини, который исчез во льдах, и высказывания самого автора, австрийского писателя Кристофа Рансмайра об Арктике, почему люди идут на это медленное самоубийство.

Экспедиция Вейпрехта–Пайера была австро-венгерская, но многонациональная: там были хорваты, чехи, моравы, итальянцы. Говорили они на итальянском языке. И это вопрос не австрийской экспедиции, а скорее о том, что в экстремальной ситуации уже неважно, русский ты или не русский: важно – человек ты или не человек.

Важны больше человеческие качества, и, кроме этого, важно понять, что геройство бывает не в действии: геройство бывает просто в том, чтобы не сойти с ума, когда ты находишься день и ночь в одном положении, дрейфуешь и скован льдами. Чем там занимались в экспедиции? Они каждый день делали изо льда здания, целый город, потом разрушали, потом снова делали здания и снова разрушали, потому что им нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума.

– В своем блоге вы писали, что на одном из фестивалей договорились о спектакле с режиссером Иваном Пачиным. Получается, вы можете сами как директор приглашать режиссеров?

Андрей Николаевич сам тоже с Иваном договаривался. Иван – замечательный режиссер. Мне нравится следить за его развитием, за спектаклями, которые он делает. Мы договорились, что он будет ставить «Чевенгур». Как сказал Иван: «Предложение поставить Платонова – это предложение, от которого нельзя отказаться».

– Получается, что теперь будут ставить главный режиссер, очередные режиссеры и режиссеры со стороны?

И лаборатории еще. У Андрея Николаевича есть хорошая позиция — приглашать людей и работать с новыми режиссерами нужно через лаборатории. То есть сначала мы смотрим, как человек взаимодействует с артистами, какие идеи предлагает через эскизы. Тогда мы понимаем, можем ли работать с этим режиссером дальше. Мне кажется, это правильная позиция, поэтому иногда, когда ты сразу предлагаешь человеку контракт и он делает спектакль, бывает, это оказывается не совсем то, что ты хотел.

Давайте понимать, что очередной режиссер – это не только человек, который ставит спектакли. Он занимается тем, чтобы вспоминались спектакли, идущий репертуар, восстановлением спектаклей, организационной работой, может заниматься сайт-проектами: читками, лекциями. Школа сценических искусств – это тоже проект, который вел у нас очередной режиссер – Алексей Александрович, кстати. Бывает, что очередной режиссер не поставит ни одного спектакля за год, но бывает, что он поставит и два, а может, и три. Это вопрос о том, что работа режиссера – не только ставить спектакли в театре. И это как раз та часть, водораздел, где есть люди, которым интересно связать себя с большой махиной – театром и быть его частью. Часть корабля, часть команды. А есть те, кто хотят быть свободными художниками и творить. Они рады ездить по разным театрам, сотрудничать с разными коллективами.

– Как вы считаете, Архангельский театр драмы – режиссерский или директорский театр?

Я считаю, что сейчас он точно не режиссерский театр в чистом виде и точно не директорский . С точки зрения художественной политики – конечно, он как режиссерский театр. У нас по сути дела Андрей Николаевич – художественный руководитель.

С точки зрения каких-то других решений он вроде как даже директорский. При этом я не являюсь таким директором, который навязывает свои спектакли, пытается забраться на территорию главного режиссера и сказать ему, с какими артистами работать, а с какими нет, с кем продлить контракт, а с кем нет. В этом случае я думаю, что у нас правильный симбиоз, тандем. 

Театр — это объединение, когда люди смотрят в одну сторону, не наступают друг другу на пятки: когда люди не пытаются как слоны в посудной лавке за какую-то территорию драться. Это наша единая территория, общая.

– Какими пятью словами вы можете охарактеризовать театр драмы? В плане творчества и внутреннего состояния.

Это территория свободы, любви, комфорта, это театр людей. Еще это театр активного действия, активного развития. Это можно назвать динамикой, мы сейчас в активном движении. Каждый спектакль мы не только работаем над каким-то материалом и делаем премьеру, но еще и какие-то навыки у артистов развиваем.

Артист сейчас больше не подвержен какому-то амплуа, а должен быть синтетическим. Ему требуются и танцы, и пластика, и пение, и драматическое искусство, а, может быть, еще и игра на музыкальном инструменте, знание иностранного языка или, по крайней мере, быстрая обучаемость игре на музыкальном инструменте и знанию языка. Поэтому каждый спектакль – это еще и способ развить самих людей, развить их таланты и навыки.

Александра Коковина

Поделиться
101745