«Мудьюг – наша драма»: профессор Владислав Голдин о забытом памятнике жертвам интервенции

— Владислав Иванович, одна из тем, прозвучавших в докладах, – сохранение памятников периода Гражданской войны и интервенции. Например, речь шла о Мудьюге, где разрушаются уже не только бараки, но и памятник жертвам интервенции.

— Я намеренно вынес в название конференции исторические уроки и историческую память. Если об исторических уроках говорили и раньше, то тема исторической и культурной памяти стала предметом дискуссии в последние годы. К этому надо относиться спокойно и объективно.

Память – это, конечно, и памятники, отношение к ним характеризует состояние нашей культуры, истории, нашей цивилизованности.

Накануне конференции вышел в свет «Вестник САФУ», где опубликованы материалы круглого стола с участием шести историков страны. Один из вопросов  – «Историческая и культурная память о Гражданской войне»: какой она должна быть, каковы пути ее формирования, что должны знать о ней наши современники, как воспринимать ее, каково предназначение историка и значение исторической науки в формировании памяти о той войне.

Над этим я много размышлял и сам. В 2017 году в Омске прошла конференция по проблемам исторической памяти о Гражданской войне. Формирование памяти – это тема взаимопонимания и совместной деятельности политиков, государственных деятелей, работников культуры и образования, ученых, СМИ и т. д.  Многие занимаются этим. И здесь надо работать достаточно согласованно.

В свое время я возглавлял отделение Общества охраны памятников истории и культуры в Архангельском пединституте, был членом президиума областной организации. Общество и государство тогда занимались этими вопросами очень серьезно, и это позволило сохранить многие из них.

С этой точки зрения Мудьюг – наша драма. Место, которое было известно всей стране и входило во все туристические маршруты. В начале тридцатых годов здесь был открыт музей, который работал на протяжении десятилетий, закрывался только во время Великой Отечественной войны. Музей был уникальным с той точки зрения, что в нем сохранились бараки, работали экскурсоводы.

— Помню, я там был еще в школьные годы. Тогда все постройки времен интервенции сохранялись и поддерживались.

— Там проводились выездные конференции, приезжали туристы. О Мудьюге рассказывали системно, при этом центральной была тема Гражданской войны. Лагерь был основан интервентами, представители русской администрации могли попасть туда только по специальным разрешениям. Его непосредственно курировал французский лейтенант Бо.

— Тот самый французский парфюмер Эрнест Бо, который создал Шанель № 5?

— Да, и бывший московский коммерсант, который поступил на службу во французские войска и как контрразведчик курировал лагерь. Летом 1919 года перед уходом интервентов Временное правительство Северной области приняло решение о создании Кондозерской каторжной тюрьмы. А потом вдруг – подарок от интервентов: не надо обустраивать новую тюрьму, мы вам передаем лагерь. И они превращают его из концлагеря в каторжную тюрьму.

В 1989 году мы совместно с областным краеведческим музеем проводили на Мудьюге конференцию, посвященную известным событиям – восстанию и побегу заключенных.

Тогда все находилось почти в идеальном состоянии, не стыдно было показать. Но потом в «лихие девяностые», когда все рушилось, стали рушиться и постройки на Мудьюге. Тогда его передали краеведческому музею – сперва как филиал, потом как отделение, а потом и просто закрыли, ничего не передав на баланс. Его какое-то время косвенно пытался поддерживать наш университет, создавший базу на Мудьюге.

— В 1998 году на острове был журналистский десант, чтобы привлечь внимание СМИ к разрушающемуся историческому памятнику. Но и после публикаций в местной прессе ничего не было сделано для его спасения. Процесс только ускорился.

— То, что происходит в последние годы, – показательные процессы для нашей исторической и культурной памяти. Историки и общественность выходили на руководство области, предлагали разные варианты возрождения музея на Мудьюге. Возлагалась надежда на то, что рядом будут строить глубоководный порт. Но порта так и не появилось, в итоге у Мудьюга хозяина нет, все рушится.

За три дня до открытия конференции я увидел фотографии, сделанные побывавшим там человеком. Это, конечно, страшно: все таблички брошены в мусорные кучи. Военные, которые там находятся, за этим не следят.

— Обелиск раскачивается на ветру…

— И мемориальная доска на нем повреждена. В бараках разбиты окна, внутрь попадают снег, дождь, все гниет и гибнет. Первый обелиск на Мудьюге был открыт еще в 1928 году. Нынешний, высотой 24 с половиной метра, – в 1958-м. Этот комплекс – память не только о жертвах интервенции, но и о его защитниках в Первую мировую войну, и о бое, который состоялся у острова в Гражданскую.

— Как утверждают военные историки, это было первое сражение, где участвовали во взаимодействии флот, авиация и десант.

— Да, это первое в мировой истории подобное сражение, уникальное, пусть и достаточно скоротечное, – оно длилось около трех часов. Я первый раз прочитал об этом в зарубежных изданиях.

Вообще интервенция – это тема, которую современные западные лидеры стараются не упоминать.

В 2018 году сюда приехала съемочная группа Би-би-си, я с ними работал. Мы много об этом говорили. Для них эта тема неприятная. Я им два часа объяснял мотивы интервенции, как английские войска здесь оказались, что делали. Не знаю, что потом пошло в британский телеэфир.

Когда русская редакция делала печатные материалы, они попытались от этой темы максимально уйти, а центр тяжести сместили на красный террор.

История концлагерей объективно начинается как раз с этого объекта.

Потом, когда зимой 1919 года там по спецразрешению побывал управляющий отделом внутренних дел правительства Северной области Владимир Игнатьев, тот ужас, который был на Мудьюге, он воспроизвел в своих мемуарах.

— Я помню отрывки из них в сборнике «Белый Север». В свое время трофейный английский танк убирали с центрального проспекта в детский парк, чтобы, видимо, он не мозолил глаза приезжающим из-за рубежа.

— Сначала в детский парк, потом на реконструкцию, потом «закупорили» его, и теперь он невыигрышно выглядит.

Я не считаю, что это для него защита. Ведь сегодня есть такие средства, лакокрасочные материалы, которыми можно покрыть танк и поставить его на постамент. А он закрыт – и это очень плохо для города, потому что этот танк – действительно символ.

— Раньше в наборах открыток с видами Архангельска неизменно присутствовало фото танка.

— Танк – достопримечательность, которая должна быть видна. Некоторые участники, приехавшие на конференцию, специально искали этот танк, нашли его и тоже сказали: он не смотрится, потому что закрыт. Памятник существует для того, чтобы его было видно.

— Ведь это – трофей. А трофеем надо гордиться, а не стыдиться его, не прятать.

— Это – одна сторона интервенции. Потому что, с другой стороны, есть британское мемориальное кладбище. А на британских памятниках нигде не пишут «интервенция», «гражданская война». Они пишут: «Великая война 1914-1919 годов».

При этом забывают, что Первая мировая война кончилась в ноябре 1918-го. А здесь они находились с совершенно другими целями. Надо об истории говорить объективно, раскрывая все ее страницы.

Возвращаясь к танку: он когда-то стоял на постаменте рядом со старым зданием краеведческого музея и на фоне одно-  и двухэтажных домов великолепно смотрелся. Сегодня его нужно вынуть из этой «камеры», и он должен войти, конечно, в программу туристических маршрутов. Должны быть его современные фотографии.

— Британские войска в ходе Гражданской войны на Севере России неоднократно применяли химическое оружие, о чем говорилось на конференции. А еще вспомним, как их флот превратил в пепелище большую часть Онеги. Об этом свидетельствует мемориальная доска на одном из домов на онежской набережной.

— Когда мы в 2017 году проводили международную научную конференцию, то часть ее проходила в Архангельске, а часть – в Онеге. С местными музейщиками и краеведами вспоминали картину бомбардировки, два штурма города. Во втором штурме англичане использовали химическое оружие.

И только благодаря его применению они смогли вернуть Онегу. Город был выжжен. И это – тоже преступление пресловутых «миротворцев».

Памятники – это прежде всего память, часть культурного наследия, то, что досталось нам от предков. Сегодня мы с большим трудом создаем новые памятники.

— Которые вызывают много вопросов с точки зрения и художественных достоинств, и исторической достоверности…

— Очень много вопросов. Памятники не должны разделять общество.

— Как это случилось в Севастополе с памятником исходу белой эмиграции.

— Потому что тема больная. Там было очень много протестов. Поэтому не надо будоражить общество. Предназначение политиков и государственных деятелей – заниматься стабильным, успешным, поступательным развитием страны, и тогда люди не будут столь мучительно и болезненно спорить о своем прошлом, а станут заниматься современностью ради себя и детей. Это нормально. А когда общество нестабильно, когда назревают проблемы (пенсионная реформа, пандемия, кризис), тогда…

Происходит разделение общества, а делить его нельзя, нельзя сыпать соль на исторические раны. Задача историков – дать объективное описание, осмысление прошлого. Поэтому в своем докладе на конференции я намеренно смещал центр тяжести на результаты международных исследований, методологию, концептуализацию. Гражданская война – это не просто война красных и белых, это неизмеримо более сложное явление, многоплановая война, борьба центробежных и центростремительных сил, повстанческие движения. В финале Россию могло разнести чередой крестьянских восстаний. А крестьянские восстания – это анархия. Армии восставших крестьян вступали в города с антигородскими настроениями.

— Нечто вроде «красных кхмеров» на сибирский манер?

— Да. И вступление в сибирские города Красной армии было спасением от этого крестьянского повстанчества. Потому что, с одной стороны, крестьяне могли все разнести вдребезги – им городская цивилизация просто не была нужна, они жили другой жизнью.

С другой стороны, с конца семнадцатого года прошлого века существовали британские, японские и другие планы раздела России. Не только англичане, японцы, американцы, французы, но и поляки, финны, китайцы… Потому что, когда сыплется большое государство, его делят на части.

— Стремятся ухватить, отщипнуть куски территории.

— Турки дошли до Дагестана, стремясь создать «великую мусульманскую империю». В письме Чичерина к Берзину так и было сказано: есть два варианта – либо социалистическая революция движется на Восток, либо идет мусульманский натиск оттуда, и мы все теряем. Даже Эстония заявила, что будет великой. За счет чего? За счет русских земель. И также в девяностые после распада СССР мы получили претензии по всему периметру границ — от Японии до Финляндии. Вспомним слова госсекретаря США Мадлен Олбрайт в девяностые годы: Сибирь слишком большая и богатая, чтобы принадлежала одной России. В документе Верховного военного совета Антанты от 3 июня 1918 года Россия и Сибирь рассматривались отдельно.

Очень важно, когда переиздаются документы. Важно и для ученых-историков, и для всех, глубоко интересующихся историей. Когда вы читаете книги, вы идете за их авторами, а чтобы погрузиться в историю, надо читать источники. В Сибири и на Дальнем Востоке начиная с девяностых годов выпущено много сборников документов. Сделано это и у нас на Севере.

В 2017 году я выпустил книгу «Китайская мозаика», после того как проехал от Гонконга до Пекина. Для китайцев тема их гражданской войны – святая, как в свое время было и в СССР: они сохраняют памятники, музеи, отмечают юбилеи походов. В 2019-м они блестяще отметили семидесятилетие Китайской Народной Республики.

И вот новый Китай – успешный, процветающий, лидер по темпам развития в мире – строится на этом фундаменте, как и Вьетнам – на фундаменте памяти о гражданской войне и интервенции. Китайцы воевали с японцами, вьетнамцы – с французами, японцами, снова с французами, американцами. В Китае и Вьетнаме я видел, как школьники целыми классами сидят на уроке в музее. И у нас это должно быть, иначе вырастет поколение Иванов, не помнящих родства. Музеи должны работать, быть олицетворением памяти. Поэтому музейные комплексы надо запускать в действие, в том числе и уничтоженные, вроде Мудьюга.

— Известный архангельский поисковик, занимающийся историей Гражданской войны и интервенции на Русском Севере, Алексей Сухановский восстановил Юрьевский рубеж и собирается возродить из руин Мудьюг…

— Двадцать лет военно-археологическая экспедиция вела изыскания на Юрьевском рубеже и великолепно воссоздала его. Если сделать коммуникации, остановку поезда на железной дороге Архангельск-Москва, то все это прекрасно впишется в туристический маршрут.

Это уникальный объект, ничего подобного в стране нет, он является сейчас достоянием нашей истории и культуры. Олицетворение того, что может сделать общественность, особенно если она получает поддержку государства. И если они пойдут на Мудьюг, им тоже понадобится такая поддержка.

Туда готовы прийти и музейщики, и университет. Мудьюг можно великолепно раскрутить, и это окупится, потому что туда потекут потоки туристов, поедут иностранцы: американцы, англичане, австралийцы. Но раскручивать его надо системно — как исторический, экологический, культурный комплекс, восстановить музей, который должен быть его сердцем.

Можно добавить и другие экспозиции: природа, культура, тогда это будет еще более интересно для людей. И власть должна в течение ближайших месяцев к этой теме обратиться.

— Сегодня общественность сама восстанавливает памятники событиям Гражданской войны – например, на Кегострове.

— Потому что здесь есть люди, болеющие за памятники, неравнодушные, чувствующие себя гражданами не только России, но и своей малой родины. Ведь от осознания того, что здесь моя деревня, мои кресты, мои памятники, идет и осознание себя патриотом страны.

Такие начинания нужно обязательно поддерживать. В первую очередь этим должно заниматься государство.

Анатолий Беднов, фото Дениса Селиванова