Буксир-ветеран «Бугрино» отслужил Архангельску 43 года. Этот пароход относился к серии «Апполон», которую производили для СССР в Финляндии. «Бугрино» упоминает в своем рассказе «Белуха» классик советской прозы Юрий Казаков.
Не простого слова, скорее даже похвального и благодарственного заслужил этот пароход. И не только он, а многие его собратья, сработанные на финских верфях в 1950-х.
Красавцами они были! Конечно, по канонам корабельного дизайна своего времени: легкая, а потому изящная седловатость корпуса, аскетичного вида главная надстройка и кубик кормовой, по-ледокольному чуть скошенный форштевень, мачта впереди высоченная, с «вороньим гнездом», высока и дымовая труба, почти вплотную к ней дефлекторные колонны…
Все подчеркнуто правильно, как в облике аристократа. Не зря же головному из буксиров придумали имя «Aполлон». А как же еще, если и красив, и могуч! Могуч, конечно, для своего времени – в грузу 870 тонн, машина 800 сил, корпус 48 метров в длину, скорость 11,5 узла…
Знакомство на переправе
Мне тогда пять лет было. Возвращались из Вознесенья, как и все местные, по льду до Кегострова, а там уж переправа на Архангельск. Держали ее буксиры, как и нынче, в дни, когда поблекший покров Двины должен вот-вот податься к морю вместе с изломанным фарватером.
Вечерело уже, и морозец прихватывал. На пристани топталась и возбужденно гомонила большая толпа. Ждали. За спинами взрослых мне и не видно, что там, на реке.
Вдруг зашуршали, взвизгнули кранцы, заскрипели причальные сваи – так, почти бесшумно, но грубовато, подвалил пароход. Не забыл гуднуть для форсу, да так, что вся пристань вздрогнула! В сумерках, корпусом черный, при черной трубе, в рваных летящих клочьях дыма, он мне очень большим показался. На борту его прочел по слогам: «Буг-ри-но».
Стояли мы с отцом на верхней палубе, между опорой шлюпбалки и трапом на мостик: отсюда не только реку видно. Дверь рубки настежь – два моряка в фуражках с тусклым крабом: один у тумбы телеграфа почти не отпускал его рукоять, другой размашисто, резко вращал штурвал. А ведь немаленький он, почти как в фильме «Дети капитана Гранта». Но там парусный бриг, а здесь – пароход! Труба у него круче паровозной, едва заметно припадает к корме, скобы-лесенки до самого верха, золоченые серп и молот на широкой красной полосе. Такой же флаг на штоке за трубой…
Ни полыней, ни разводий, все смутно-лилово вокруг. По ледовым простыням и крошеву полз буксир – железное, но живое и сильное существо, телом напрягался, мелко вздрагивал. А внутри корабля клокотала энергия, и на палубах «Бугрино» ощущались глухие мерные удары его машины. Уже от Кегострова ушли, Левобережье тянулось размытой серой полосой, когда вклинились в плоть сморози.
Не остановился буксир, хотя и заметно повело его в сторону, сбавил ход, будто перевел дыхание, чтоб упереться снова. Машина застучала чаще, удары ее стали жестче, дым из трубы повалил гуще. И судорога побежала по корпусу такая, что от нее рында зазвякала. Зажгли прожектор – он сумерки раздвинул…
С верхней палубы хорошо было видно, как из-под скул корабля выворачивались и громоздились друг на друга обломки льдин, недовольные, ползли вдоль борта, охали и скрипели, будто жаловались друг другу. А меж ними шипела и злобилась черная вода.
Меня, мальчишку, это зрелище завораживало. Однако, похоже, азарт этой схватки машины и льда, напряжение корабля неведомо как, но передавались и взрослым – бойкие было разговоры на тесных палубах стихли, многие в сторону Архангельска запоглядывали – далеко ли? А буксир упрямо шел и шел, чтобы затем пришвартоваться к городской пристани.
Словом Юрия Казакова
Я потом «Бугрино» лишь временами видел: и на самой реке, и на «Красной кузнице», у Левого берега и, помнится, пару раз в Лайском Доке, но значения тому не придавал – жив еще пароход, и все.
И не думалось, что труды его на двинских переправах, в порту и в рукавах дельты – лишь краткий миг, что был у буксира иной, по-настоящему моряцкий век – с хождением по дальним океанам.
Спустя годы неожиданно для себя наткнулся на «Бугрино» в рассказе «Белуха» Юрия Казакова – очень почитаемого мною литератора. И те строки его о знакомом корабле легли мне на душу с какой-то радостью. Одного из своих героев, архангельского зимовщика, промысловика, Юрий Павлович нарек Петровичем. Настоящее имя или вымышленное, не знаю, но сам Петрович читателю представился так: «Сначала моряком был, но меня море бьет, так ушел», но тут же поправился: «Вообще-то, правду сказать, я не потому с моря ушел, а после одного рейса…»
Вот этот самый рейс и распалил во мне интерес морского историка – он и впрямь выдался уникальным, даже по нынешним временам. Петрович так свою историю начинает: «Я тогда рулевым был на буксире «Бугрино», тридцать два человека экипаж, систер шип, это англичане так называют суда, как бы одушевленный предмет.
Тащили мы док здоровенный, а буксировать надо было на Дальний Восток… Вышли мы в апреле, а док такой здоровила, что хорошо, если мы полтора узла делали…»
Каково?! Паровик, сил у него всего 800, а плавучий док в тысячи тонн «на хвосте». Ходом в полтора узла – и на Дальний Восток?! Не северным, а южным путем, окольным, через три океана! «Жесть!» – сказали бы сегодня молодые. А Петрович так: «Изо всех нас человек только пять в тропиках бывали раньше, да еще человек десять родом с юга – тем ничего, полегче было, а нам, которые до этого в Арктике плавали, совсем худо стало…»
Да неужели уже тогда в знойных океанах хаживали отцы наши?! Сомнения взяли: не придумал ли чего Казаков? Нет, не придумал! Правда, в документе о том переходе лишь пара строк. У Казакова тоже немногословно, но живо и с подробностями, чаще житейскими.
Но известно: как раз житейские порой больше поведают, чем документ. А еще знаемо, Юрий Павлович точно передавал речь собеседников, даже скрупулезно, и для меня рассказ Казакова о том рейсе «Бугрино» лишь занимательным чтивом не стал.
Немало в рассказе южной экзотики, которую тогдашнему архангельскому моряку впервые довелось увидеть: стоянка в Алжире – «фруктов разных, апельсинов понавезли», в Порт-Саиде – «жара еще хуже», в Адене – «суп этот черепаший, который из наших не ели, а я ел, бывало, две тарелки срубаю – очень вкусный…» Но тяготы над экзотикой непременно брали верх. И южные штормы выпадали такие свирепые, что северяне и в них находили диковину:
«…Вышли мы в Красное море, в Аденский залив, и тут нас застиг ураган! Я уж сказал вам, что меня в шторм укачивало, но у нас шторм со мглой, с туманом, а то и при чистом небе… А там! Черно стало, как ночью, молнии полыхают со всех сторон, гром гремит даже без перерывов, а у нас иллюминаторы заварены были, духота, тоска. И так вот гребем мы со своим доком, машины пустили на полную мощь…»
А дальше расклад еще страшнее: «Вот не поверите, мы сами тонуть собрались, а тут судно со своим сигналом… Мы привернули немного, они за док зашли, там все же спокойнее. Спустили мы шлюпку, подошли к этому судну, а там… Черные все такие люди в белых балахонах, на палубе на коленях стоят, видно, молятся по-своему. Оказалось, судно египетское паломников везло на их какой-то религиозный праздник и по швам лопнуло, старая посудина-то…»
Сами выжили и людей спасли. В четыре дня документ оформили, отдохнули – «заслужили, как говорится», и снова в путь. «Страшно было идти, потому что возле Тайваня, а те посылали на нас реактивные самолеты. Спикирует, а потом над самыми мачтами берет повыше, да газанет так, что глохнешь, – того и гляди стекла из рубки выбьет. Погрозишь ему кулаком, матюкнешь как надо, а что ж еще поделаешь?»
Вот это «что ж еще поделаешь?» запало мне особенно – в тех простецких словах Петровича вовсе не покорное смирение, а житейское долготерпение русского человека…
Отработанный контингент
Умел держать пар на марке тот бывалый архангельский флот! В буднях, неприметно являлись его герои. Остались они в помине да не в почете с началом перестройки – тогда ведь молодые и даже совсем юные моряки военного лихолетья на берег сошли, почти всем плавсоставом. А уж позднее и в землю легли.
На годы, к слову, мне и в кадрах пароходства посетовали – не осталось уже в ветеранских списках тех, кто уголь в топку кидал, а по нужде умел и парус в помощь винту поставить…
Во все века тяжелый хлеб у моряка – так, кажется, говорят. Писателей поморских хлебом не корми – дай рассказать, как пращуры-крестьяне на лодьях к Груманту и Новой Земле ходили, а вот прадедов-моряков века ближнего их память отчего-то не держит – оттого и в долгу перед ними.
У кораблей свой погост – судоразделка, на нее финских «Аполлонов» к восьмидесятым уже отвели. И только один из них дольше всех на плаву оставался – мой «Бугрино»!
Как наработался в морях, так ему в Архангельске подыскали дело – зачислили в портовый штат плавучим отопителем. Стоял он у Мосеева острова. Котлы старого буксира и здесь не подвели…
«Исключен из регистра 4 ноября 1997 года» – можно сказать, выписка из пенсионного удостоверения корабля. А с пенсионерами нынче в России известно как. Так и с «Бугрино»: отработанный контингент – никому не нужен. Дальше из акта: «В 2002 году затонул у причала № 167» – днищем сел на грунт: корма ушла под воду вся, верхняя палуба вровень с рекой, исковеркана надстройка, разбита труба, срезаны трапы, вырваны клюзы…
Последний раз видел я «Бугрино» по осени 2011-го у дальних створов Краснофлотского моста – растерзанный корпус буксира тащили на разделку в Турдеево. Давно уж омертвел он – для человека от моря далекого и не корабль, а объект вторчермета тонн эдак на двести-триста…
И как же остро тогда кольнуло! Долетели из детства, коснулись души: фиолет в полнеба над Двиной, густые сумерки кегостровской переправы, ярость льда и черной воды, приветные, но далекие огни Архангельска… И буксир «Бугрино» – «одушевленный предмет» в стальных латах корпуса, молодецки играет силой и статью, щегольски попыхивает дымом и паром. Крепок его форштевень – рубит с задором ледяную броню реки. На мостике у штурвала строгая вахта, такая же, верно, и в низах – уверенно и надежно везет нас домой. Широко и свободно полощет ветер корабельный флаг морской державы…
А построили финны буксир «Бугрино» в 1954-м. Посему выходит, мы с ним еще и ровесники.
Олег ХИМАНЫЧ, морской историк
