2 июля 2019

«Железная маска» Древней Руси

Первый политзаключенный Севера

История секретного французского узника, чье лицо было скрыто железной маской, не дает покоя любителям конспирологии («теории заговоров»). Еще в детстве довелось мне посмотреть два фильма – английский и французский, создатели которых утверждали: узник – брат-близнец Людовика XIV, Короля-солнце. Позднее вышел еще один фильм на эту тему – с тремя мушкетерами (в роли Портоса – жизнелюбивый Жерар Депардье). А уж книг, статей, научных и околонаучных исследований на эту тему не счесть…

Таинственный узник

А ведь был и на Руси свой загадочный заключенный. С точностью известно только то, что имя его Даниил, а прозвище – Заточник. К труженикам у станка это прозвище отношения не имеет, ибо происходит от слова «заточение». В историю он вошел тем, что написал два сочинения – «Слово» и «Моление», сидя в темнице близ озера Лаче. Как он выглядел, мы не знаем, ибо портрет с натуры также отсутствует. Да и не писали в ту пору реалистических портретов – только иконописные образы. А кто ж с узника, заточенного по приказу переяславского князя, стал бы икону писать.

Попробуем представить себе его облик. Без романтической маски, заросший бородой до самых глаз (бритву ж заключенному не дадут – «во избежание…»), худой (на тюремной пище не разжиреешь), вероятно, прикованный на цепи, «яко пес», в рваном рубище. Зато с письменным прибором – поблажка, которую власти милостиво позволили узнику. Иначе бы сгнил в безвестности. На дворе – рубеж XII–XIII веков, еще не нахлынули из азиатских степей монголы, русские князья выясняют отношения на бранном поле, их ближайшее окружение, бояре и дружинники, тоже разбираются меж собой. И те, кому не повезло, из палат каменных перемещаются в сырое подземелье, где вместо перины – солома, а взамен обильных яств – черствый хлеб, вода да гнилая похлебка. Пройдут века – и в подобном же узилище будут гноить неистового протопопа Аввакума.

Кем был этот человек? Версий его происхождения множество. Личность автора «Слова» и «Моления» – не меньшая загадка, чем личность создателя «Слова о полку Игореве». Не только имя, но и социальный статус его неизвестен, ясно только, что был он одним из приближенных князя. За что и поплатился: говорят, чем выше поднимешься, тем больней падать. Пусть не жертва политических репрессий, так жертва политических интриг.

Итак, одни исследователи считают его холопом, обучившимся грамоте, возможно, сыном знатного человека, рожденным холопкой и выбившимся из грязи благодаря своему уму, таланту и душевным качествам. Другие повышают его социальный уровень до ремесленника или зодчего. Третьи склонны видеть в Данииле княжьего дружинника. Четвертые – дворянина, пятые – думного боярина. Шестые – священника, иначе откуда общая начитанность, хорошее знание Библии, насыщенность произведений библейскими образами, книжный слог. Седьмые же и вовсе утверждают, что прозвание Заточник происходит не от заточения в тюрьме, а потому, что обладатель его поначалу был свободным крестьянином или горожанином, а потом залез в долги и заложил (заточил) себя кредитору. И тогда, выходит, сидел он не просто в темнице, а в долговой яме. Бывало такое в Древней Руси. Есть и более конкретные предположения, например: Даниил Заточник – псевдоним Кирилла Туровского, который повздорил с могущественным правителем Северо-Восточной Руси Андреем Боголюбским. Хотя мы не знаем с точностью, какой именно князь так дурно обошелся со своим приближенным (согласно другой распространенной версии, это был не менее знаменитый князь Всеволод Большое Гнездо). Узнаем ли мы когда-либо точный ответ на вопрос: кем был в действительности Даниил? Может быть, помимо двух дошедших до нас каргопольских сочинений его перу принадлежат «Слово о погибели Русской земли» и жизнеописание Александра Невского, во всяком случае специалисты по древнерусской литературе находят в них параллели с творениями Даниила Заточника.

«Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела – припадая к разным цветам и собирая мед в соты; так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их и собрал, как в мех воды морские» – так написал Даниил, а с древнерусского перевел его золотые слова академик Дмитрий Лихачев, тоже познавший в молодые годы тяжесть тюремных уз.

О бедности, глупости и злых женах

«Вострубим, как в златокованные трубы, во все силы ума своего и заиграем в серебряные органы гордости своею мудростью. Восстань, слава моя, восстань в псалтыри и в гуслях. Встану рано и расскажу тебе. Да раскрою в притчах загадки мои и возвещу в народах славу мою. Ибо сердце умного укрепляется в теле его красотою и мудростью». Красивое вступление к «Слову…» предваряет «историю моих бедствий», притом что Даниила не калечили, как Абеляра, не бросали и в ров со львами, как ветхозаветного тезку древнерусского писателя, но испытал он многое.

«Друзья мои и близкие мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной и за столом тянут руку со мной в одну солонку, а в несчастье становятся врагами и даже помогают подножку мне поставить; глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата». Даниил сетует на бедность, под которой надо понимать убогий тюремный быт. Некому поведать о своей тяжелой доле: вокруг – угрюмые надзиратели, которым не велено молвить слово с узником, насекомые да крысы. И он пишет князю. Мы знаем, что жизненные невзгоды и потрясения (а что может быть более потрясающим, чем из княжих хором угодить в узилище) порой дают толчок к творчеству. В «мертвом доме» начинал свой путь в литературу Федор Достоевский, в лагерях Александр Солженицын замыслил «Архипелаг ГУЛАГ», Лев Гумилев размышлял над этногенезом, а Анатолий Жигулин взращивал поэтические «полярные цветы». Вот и для Даниила тяжкие оковы стали толчком к творчеству.

Рядом – Каргополь, деревянный еще, без белокаменных соборов, известных ныне всему свету. Гогочут гуси над озером Лаче, плещется рыба, с полей доносится песня жнецов, догорает в подземелье лучина: свеча для заточника – непозволительная роскошь. А он неторопливо скрипит пером, вспоминая былые дни, выводя из своего жизненного опыта нравственные уроки. Вот, например, что пишет Даниил о глупцах (уж не они ли ошельмовали его перед князем, завидуя общественному положению, успеху, а особливо уму?):

«Ибо мудрого мужа посылай – и мало ему объясняй, а глупого посылай – и сам вслед не ленись пойти. Очи мудрых желают блага, а глупого – пира в доме. Лучше слушать спор умных, нежели совета глупых. Наставь премудрого, и он еще мудрее станет.

Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых. Ибо глупых ни сеют, ни жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят. Как в дырявые меха лить, так и глупого учить; ибо псам и свиньям не нужно золота, ни серебра, а глупому – мудрых слов; мертвеца не рассмешишь, а глупого не научишь. Коли пожрет синица орла, коли поплывет камень по воде и коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится».

Увы, часто именно глупцы оказываются в фаворе и нашептывают сильным мира сего:

«Господине мой! Ведь не море топит корабли, но ветры; не огонь раскаляет железо, но поддувание мехами; так и князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят. С хорошим советчиком совещаясь, князь высокого стола добудет, а с дурным советчиком и меньшего лишится», – восклицает древнерусский писатель-заключенный. Неожиданно с темы глупцов речь его перескакивает на «злых жен», для которых не жалеет Даниил обличительных слов. Может быть, виновницей его злоключений была женщина, оттого и ополчился Даниил на прекрасную половину? Об этом мы едва ли узнаем.

«Что такое жена злая? Торговка плутоватая, кощунница бесовская. Что такое жена злая? Людская смута, ослепление уму, заводила всякой злобе, в церкви сборщица дани для беса, защитница греха, заграда от спасения. Если какой муж смотрит на красоту жены своей и на ее ласковые и льстивые слова, а дел ее не проверяет, то дай Бог ему лихорадкою болеть, и да будет он проклят».

И снова о вездесущих дураках: «Скажу немного еще. Не запрещай глупому глупость его, да не уподобишься сам ему. Не стану с ним много говорить. Да не буду как мех дырявый, роняя богатство в руки неимущих; да не уподоблюсь жерновам, ибо те многих людей насыщают, а сами себя не могут насытить житом…» Богатый глупец, по словам Даниила, что шелковая подушка, набитая соломой, бедный мудрец – золото, хоть и в грязном сосуде.

Надежда умирает последней

Даниил на своем горьком опыте познал, что значит быть близким к власть имущим: «Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжого села: ибо тиун его – как огонь, на осине разожженный, а рядовичи его – что искры. Если от огня и устережешься, то от искр не сможешь устеречься и одежду прожжешь». И все-таки надежда не оставляет узника:

«Вот почему взываю к тебе, одержим нищетою: помилуй меня, потомок великого царя Владимира, да не восплачусь, рыдая, как Адам о рае; пусти тучу на землю убожества моего».

Нам неведомо, как сложилась дальнейшая судьба автора. Через много веков не столь далеко от Лаче-озера, в Коношском районе, окажется в ссылке литератор, известный современному читателю куда больше, чем древнерусский страдалец – будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский.

В начале девяностых на Кегострове, где некогда отбывал ссылку писатель-«заточник» Александр Грин, намеревались создать музей политической ссылки, придумали даже слоган «От Даниила Заточника до Иосифа Бродского». Увы, оригинальная идея архангельских историков так и не воплотилась в жизнь.

«Железная маска» Древней Руси

Таинственный узник

А ведь был и на Руси свой загадочный заключенный. С точностью известно только то, что имя его Даниил, а прозвище – Заточник. К труженикам у станка это прозвище отношения не имеет, ибо происходит от слова «заточение». В историю он вошел тем, что написал два сочинения – «Слово» и «Моление», сидя в темнице близ озера Лаче. Как он выглядел, мы не знаем, ибо портрет с натуры также отсутствует. Да и не писали в ту пору реалистических портретов – только иконописные образы. А кто ж с узника, заточенного по приказу переяславского князя, стал бы икону писать.

Попробуем представить себе его облик. Без романтической маски, заросший бородой до самых глаз (бритву ж заключенному не дадут – «во избежание…»), худой (на тюремной пище не разжиреешь), вероятно, прикованный на цепи, «яко пес», в рваном рубище. Зато с письменным прибором – поблажка, которую власти милостиво позволили узнику. Иначе бы сгнил в безвестности. На дворе – рубеж XII–XIII веков, еще не нахлынули из азиатских степей монголы, русские князья выясняют отношения на бранном поле, их ближайшее окружение, бояре и дружинники, тоже разбираются меж собой. И те, кому не повезло, из палат каменных перемещаются в сырое подземелье, где вместо перины – солома, а взамен обильных яств – черствый хлеб, вода да гнилая похлебка. Пройдут века – и в подобном же узилище будут гноить неистового протопопа Аввакума.

Кем был этот человек? Версий его происхождения множество. Личность автора «Слова» и «Моления» – не меньшая загадка, чем личность создателя «Слова о полку Игореве». Не только имя, но и социальный статус его неизвестен, ясно только, что был он одним из приближенных князя. За что и поплатился: говорят, чем выше поднимешься, тем больней падать. Пусть не жертва политических репрессий, так жертва политических интриг.

Итак, одни исследователи считают его холопом, обучившимся грамоте, возможно, сыном знатного человека, рожденным холопкой и выбившимся из грязи благодаря своему уму, таланту и душевным качествам. Другие повышают его социальный уровень до ремесленника или зодчего. Третьи склонны видеть в Данииле княжьего дружинника. Четвертые – дворянина, пятые – думного боярина. Шестые – священника, иначе откуда общая начитанность, хорошее знание Библии, насыщенность произведений библейскими образами, книжный слог. Седьмые же и вовсе утверждают, что прозвание Заточник происходит не от заточения в тюрьме, а потому, что обладатель его поначалу был свободным крестьянином или горожанином, а потом залез в долги и заложил (заточил) себя кредитору. И тогда, выходит, сидел он не просто в темнице, а в долговой яме. Бывало такое в Древней Руси. Есть и более конкретные предположения, например: Даниил Заточник – псевдоним Кирилла Туровского, который повздорил с могущественным правителем Северо-Восточной Руси Андреем Боголюбским. Хотя мы не знаем с точностью, какой именно князь так дурно обошелся со своим приближенным (согласно другой распространенной версии, это был не менее знаменитый князь Всеволод Большое Гнездо). Узнаем ли мы когда-либо точный ответ на вопрос: кем был в действительности Даниил? Может быть, помимо двух дошедших до нас каргопольских сочинений его перу принадлежат «Слово о погибели Русской земли» и жизнеописание Александра Невского, во всяком случае специалисты по древнерусской литературе находят в них параллели с творениями Даниила Заточника.

«Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела – припадая к разным цветам и собирая мед в соты; так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их и собрал, как в мех воды морские» – так написал Даниил, а с древнерусского перевел его золотые слова академик Дмитрий Лихачев, тоже познавший в молодые годы тяжесть тюремных уз.

О бедности, глупости и злых женах

«Вострубим, как в златокованные трубы, во все силы ума своего и заиграем в серебряные органы гордости своею мудростью. Восстань, слава моя, восстань в псалтыри и в гуслях. Встану рано и расскажу тебе. Да раскрою в притчах загадки мои и возвещу в народах славу мою. Ибо сердце умного укрепляется в теле его красотою и мудростью». Красивое вступление к «Слову…» предваряет «историю моих бедствий», притом что Даниила не калечили, как Абеляра, не бросали и в ров со львами, как ветхозаветного тезку древнерусского писателя, но испытал он многое.

«Друзья мои и близкие мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной и за столом тянут руку со мной в одну солонку, а в несчастье становятся врагами и даже помогают подножку мне поставить; глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата». Даниил сетует на бедность, под которой надо понимать убогий тюремный быт. Некому поведать о своей тяжелой доле: вокруг – угрюмые надзиратели, которым не велено молвить слово с узником, насекомые да крысы. И он пишет князю. Мы знаем, что жизненные невзгоды и потрясения (а что может быть более потрясающим, чем из княжих хором угодить в узилище) порой дают толчок к творчеству. В «мертвом доме» начинал свой путь в литературу Федор Достоевский, в лагерях Александр Солженицын замыслил «Архипелаг ГУЛАГ», Лев Гумилев размышлял над этногенезом, а Анатолий Жигулин взращивал поэтические «полярные цветы». Вот и для Даниила тяжкие оковы стали толчком к творчеству.

Рядом – Каргополь, деревянный еще, без белокаменных соборов, известных ныне всему свету. Гогочут гуси над озером Лаче, плещется рыба, с полей доносится песня жнецов, догорает в подземелье лучина: свеча для заточника – непозволительная роскошь. А он неторопливо скрипит пером, вспоминая былые дни, выводя из своего жизненного опыта нравственные уроки. Вот, например, что пишет Даниил о глупцах (уж не они ли ошельмовали его перед князем, завидуя общественному положению, успеху, а особливо уму?):

«Ибо мудрого мужа посылай – и мало ему объясняй, а глупого посылай – и сам вслед не ленись пойти. Очи мудрых желают блага, а глупого – пира в доме. Лучше слушать спор умных, нежели совета глупых. Наставь премудрого, и он еще мудрее станет.

Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых. Ибо глупых ни сеют, ни жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят. Как в дырявые меха лить, так и глупого учить; ибо псам и свиньям не нужно золота, ни серебра, а глупому – мудрых слов; мертвеца не рассмешишь, а глупого не научишь. Коли пожрет синица орла, коли поплывет камень по воде и коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится».

Увы, часто именно глупцы оказываются в фаворе и нашептывают сильным мира сего:

«Господине мой! Ведь не море топит корабли, но ветры; не огонь раскаляет железо, но поддувание мехами; так и князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят. С хорошим советчиком совещаясь, князь высокого стола добудет, а с дурным советчиком и меньшего лишится», – восклицает древнерусский писатель-заключенный. Неожиданно с темы глупцов речь его перескакивает на «злых жен», для которых не жалеет Даниил обличительных слов. Может быть, виновницей его злоключений была женщина, оттого и ополчился Даниил на прекрасную половину? Об этом мы едва ли узнаем.

«Что такое жена злая? Торговка плутоватая, кощунница бесовская. Что такое жена злая? Людская смута, ослепление уму, заводила всякой злобе, в церкви сборщица дани для беса, защитница греха, заграда от спасения. Если какой муж смотрит на красоту жены своей и на ее ласковые и льстивые слова, а дел ее не проверяет, то дай Бог ему лихорадкою болеть, и да будет он проклят».

И снова о вездесущих дураках: «Скажу немного еще. Не запрещай глупому глупость его, да не уподобишься сам ему. Не стану с ним много говорить. Да не буду как мех дырявый, роняя богатство в руки неимущих; да не уподоблюсь жерновам, ибо те многих людей насыщают, а сами себя не могут насытить житом…» Богатый глупец, по словам Даниила, что шелковая подушка, набитая соломой, бедный мудрец – золото, хоть и в грязном сосуде.

Надежда умирает последней

Даниил на своем горьком опыте познал, что значит быть близким к власть имущим: «Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжого села: ибо тиун его – как огонь, на осине разожженный, а рядовичи его – что искры. Если от огня и устережешься, то от искр не сможешь устеречься и одежду прожжешь». И все-таки надежда не оставляет узника:

«Вот почему взываю к тебе, одержим нищетою: помилуй меня, потомок великого царя Владимира, да не восплачусь, рыдая, как Адам о рае; пусти тучу на землю убожества моего».

Нам неведомо, как сложилась дальнейшая судьба автора. Через много веков не столь далеко от Лаче-озера, в Коношском районе, окажется в ссылке литератор, известный современному читателю куда больше, чем древнерусский страдалец – будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский.

В начале девяностых на Кегострове, где некогда отбывал ссылку писатель-«заточник» Александр Грин, намеревались создать музей политической ссылки, придумали даже слоган «От Даниила Заточника до Иосифа Бродского». Увы, оригинальная идея архангельских историков так и не воплотилась в жизнь.

Поделиться
38014